Наша новая героиня – одна из тех белорусок, которые не боятся ни шлифмашинки, ни капитального ремонта, ни эмоционального соприкосновения с наследием предков. Александра восстанавливает дом дедушки в деревне, и делает это с таким трепетным подходом, что мы не могли не напроситься на разговор. Как ей удается находить настоящее в прошлом и почему ее пример так заразителен, вы узнаете из нашей душевной беседы.

Дом дедушки, путь к реставрации и песни для «Варгана»

– Представься, пожалуйста, как ты сама себя видишь.

– Меня зовут Александра. Но как меня только не называют близкие: Санечек, Сашулечка, Братюля и даже Шнурочек. Каждый человек, когда его спросишь, кто он есть на самом деле, ответит, что он – все. Когда-то он добрый, когда-то злой, когда-то вдохновленный, когда-то огорченный. И это все прекрасно.

А по профессии я музыкант, у меня есть педагогическое образование, играю на скрипке. Но сейчас работаю в другой сфере: в какой-то момент мне захотелось развивать собственное видение себя в культуре. Играть и петь то, что мне хочется. Говорить, о чем хочется. Все же я человек увлеченный и очень эмпатичный, многое проношу через себя, однажды мне стало тяжело, и я выгорела.

Фото: из личного архива героини

– Как происходит выгорание?

– Это случилось буквально в лесу. Я проснулась утром и начала думать о работе. А потом пошла в лес, села на пень, в руках черника, и я подумала, что так больше не могу. Позвонила своему руководителю. И начались поиски себя. Где я только не работала!

– Где?

– И на холодных звонках, и в IT, в итоге оказалась в строительной сфере. Но творчество не бросила, и дома пишу какие-то истории, занимаюсь рукоделием, вяжу, вышиваю, рисую. Но самое основное для меня, самое вдохновляющее – реставрация.  Я занимаюсь восстановлением дома в деревне, о чем рассказываю на своей странице в соцсетях.

– Что это за дом?

– Это мое родовое гнездо по отцовской линии. Знаете, у меня дедушка родился в 1917 году. Мой папа поздний ребенок. Я своего дедушку еще успела застать. Наша деревня находится в Глубокском районе, и в те далекие годы она была еще на территории Польши. Сам дедушка из интеллигентной семьи, когда служил в армии, был польским шеволежером (если попытаться объяснить это слово, что-то между «ротой почетного караула», а по-французски это «мушкетер»). Так получилось, что, когда в 1939 году нужно было выбирать сторону, он не смог оставить своих родителей, он продал коня, буквально снял с себя военную форму и в рубахе полз через границу, чтобы вернуться домой. И начать уже свою историю в родной деревне. У него был отцовский дом, Нестера Фомича и Устиньи (его родителей), дедушку же звали Михаил Нестерович. Моя деревня – это все мои родственники, в каждом доме моя родня.

– Такое, наверное, многие читатели могут сказать, если они знакомы с семейной историей. А как дедушка пережил войну?

– Был в партизанах. Есть сведения о том, что он был снайпером второго ранга.  После войны было очень тяжело, но дедушка построил дом своими руками. Как раз тот, который я и реставрирую. И когда сейчас я восстанавливаю дом, снимаю слой за слоем, иногда накатывают слезы. Тогда мне нужно посидеть, осмыслить. Ведь он все делал сам! У него не было ни болгарки, ни бензопилы, все делал вручную. Какие-то топорики, тесаки, конечно, были, но в целом – скудные инструменты. И в каждом уголке дома ты видишь дружбу: все же дедушка не один это делал, ему помогали друзья, родня. Тут же чувствуется любовь и забота моей бабушки, ведь она тоже была рядом с ним.

– Это не самые очевидные вещи, их нужно чувствовать, так?

– Дом живой. Это про любовь, про жизнь. Раз тут стоит печка, значит, бабушке было удобно стоять и готовить еду.

А еще у нас в доме самые высокие потолки в деревне, потому что дедушка был высокий. Он все предусмотрел, подумал, что, скорее всего, сыновья у него будут высокие, отсюда и потолки такие. Расположение окон в доме наводит на мысль, что дедушке хотелось впустить в него много света. Значит, он любил и закаты, и рассветы, вид на озеро. Мебель он тоже делал своими руками: шкафы, комоды, кровати, на которых сейчас я сплю, на них спали мои бабушка и дедушка, их дети. Потому я когда захожу в дом, глаза видят не то, что в нем сейчас. Глаза видят прошлое. Я могу остановиться и как будто слышать какие-то движения. Конечно, не наяву, а внутри себя. Звуки, музыка…

– В доме кто-то пел?

– Да, бабушка моя пела. Даже ездила с выступлением своей фольклорной группы на ВДНХ. Интересно, что те песни, которые по деревне собирала моя бабушка, поются и сейчас. Например, часть купальских песен исполняет наш полоцкий коллектив «Варган».

– Невероятно, как все связано. Через время, через людей.

– Да. Дедушки не стало в 1994 году. Но растет его груша, которую он сам прививал. И она такая огромная! У дедушки был какой-то вкус, он сажал плодовые деревья не просто так, с умением, с подходом. Конечно, после того, как дедушки с бабушкой не стало, пришлось что-то убирать, какие-то хабуньки, сараи, то, что уже не имеет значения для нас.

– А что такое хабуньки?

– Это такие пристройки, полезные для хозяйства. У бабушки были коровы, и нужно было место, чтобы поставить ведра с водой. Не потащишь же их в дом, надо пространство.  Это такой трехстеночек с крышей, туда бабушка приносило молоко, сцеживала его там. Вечером туда даже ежики приходили, знали, что их покормят. Так вот возле дома было много чего еще – сараи, пуня в том числе. В сарае были инструменты, дедушка плотничал.

– Это была его профессия?

– Даже сложно сказать о профессии людей тех лет. У бабушки 4 класса приходской школы, у дедушки тоже. Но надо понимать, что эти 4 класса не есть 4 года. Один класс мог занимать и 2, и 3 года. У дедушки, кстати, был брат (их в семье было много детей, пятеро) Павел. Он любил моего дедушку, я его хорошо помню. Так вот этот Павел даже распечатал историю нашей семьи и всем из родни раздал, каждому в дом. Это очень ценная информация, мы ему так благодарны. Я всегда говорю: когда въезжаешь в новую деревню, это просто земля, просто дома. Но если ты встретишь человека и начнешь задавать ему вопросы, увидишь, что это целый мир, целая жизнь, история. Как и на кладбище не просто памятники, а целые жизни – сколько там переплетено драмы, романтики, любви, всего на свете.

– Как же повезло, что у вас есть эта книга рода. Что там было?

– История нашей семьи. Она интересна даже в деталях. Дедушка Павел писал, что в дореволюционное время в деревне любили семью Романовых, ценили и уважали. И особенно любили цесаревну Марию. Даже ее портрет мог висеть в хате у людей из деревни.

Костельные кирпичи, «Зингер» в ванной и прошлое, из которого мы состоим

– Ты так хорошо знаешь историю своей семьи. Так было всегда или начала интересоваться этим в каком-то определенном возрасте?

– Это всегда со мной. Я росла у мамы ужасной почемучкой, никогда не могла сидеть на месте. Она говорит: у всех дети как дети, а ты даже не пошла, а сразу побежала. Действительно, мне с самого детства все интересно, все любопытно. Причем, спрашивала я не просто поверхностно, а с подробностями. Как будто мне с самого начала нужна была какая-то глубина. В деревне мама называла меня «похатухой», потому что я всегда где-то ходила. Любила всех бабок и всех дедок в деревне, они всегда делали для меня что-то интересное.

Например, в одном доме жила баба Зина, у нее была машинка «Зингер», она все время что-то шила. К ней приезжали внучки, и она делала резинки из какой-то бархатной ткани. Я крутилась рядышком и задавала вопросы. Но мне интересно было и помогать кому-нибудь: как грабят сено, что там на пасте (коров), почему люди вышли в такой одежде, а не в другой. Мне очень хотелось все это узнать, попробовать, запомнить. А когда читать не умела, мучила маму – просила по миллиону раз мне рассказывать одни и те же стихи, чтобы я их хотя бы на слух запомнила.

– То есть любовь к историям людей у тебя с самого начала?

– Да, я внимательно слушала, тихонько сидела, и все замечала. А что в глазах у человека, когда он то или это рассказывает, что он при этом переживает? Я могла увидеть затаенные печаль и слезы в глазах. Кстати, если вернуться к бабе Зине с машинкой «Зингер», это тоже интересная история. Знаете, в деревнях бывает, что людей называют не по фамилии, а по имени главного человека в роду. У меня у бабушки в семье очень рано не стало родителей, мой прадед умер в Риге, в корчме у него случился заворот кишок. Осталась его жена одна с детьми, бабушка даже не помнит отца. А жену звали Марыля. Потому все дети были Марылевичи. И вот я пришла однажды в дом к этому моему родственнику, Марылевичу, и спросила, нужна ли станина от той самой машинки «Зингер». Пользоваться ею уже было некому. Он мне – забирай. И я привезла ее домой.

– И что сделала?

– Поставила на нее мойку в ванной, покрасила, связала карунки. И теперь, когда я захожу в ванную, всегда вспоминаю бабу Зину, ее историю.  Даже думаю на каждую такую вещь в доме сделать специальный стикер с куар-кодом, проставив ссылку на историю вещи и людей, с которыми она связана, в Интернете. И вообще хотелось бы сделать виртуальную карту нашей деревни.  Не для туристов, а, скорее, для близких.

– Почему ты занимаешься этим?

– В Интернете пишут так: у белорусов есть интересная традиция – восстанавливать то, что должно уже умереть. Иногда мне кажется, что мы идем в прошлое потому, что наследия очень мало. У кого-то от бабушек и дедушек не осталось ничего: ни часиков, ни очков. Мой дедушка после войны стал председателем сельского совета. Потом случилась одна нехорошая ситуация, и его репрессировали. Выслали на Дальний Восток валить лес. У бабушки к тому времени уже была дочь на руках, а из дома забрали все – все столы, лавки, даже вилки не осталось. А деревенским нельзя было явно помогать моей бабушке, никак. Даже братьям. Потом брат ее сам стал бригадиром, но на улице он с ней даже не здоровался: нельзя было. И вся жизнь, вся помощь происходила ночью.

– Это как?

– Он ночью к ее дому подгонял корову какими-то лесами, чтобы бабушка могла ее подоить. И еду передавал ночью. И он, и соседи. Чтобы никто не видел. Вот поэтому, потому что ничего не осталось материального, мне хочется словно проникнуть в это прошлое, дотронуться до него, собрать его словно заново.

– Говорят, что у белорусов есть такая кодовая данность – сохранить себя и свою землю. Исторически и территориально мы в таких условиях, что через нас проходят войны, мы переживали лихолетье за лихолетьем. А сейчас в стране словно новый виток интереса к своей истории, культуре – люди путешествуют, изучают, покупают дома в глуши или восстанавливают то, что некогда было их родовым домом.

– Да, согласна. Конечно, хоть со мной этот интерес был всегда, случались разные периоды. А сейчас такое ощущение, что хочется уйти в кулуары, чтобы оценивали не меня, а то, чем я занимаюсь.

Еще вспомнился момент: когда мы начали реставрировать дом, стали разбирать печку. Она уже была в таком состоянии, что разбирать под ноль и восстанавливать, уже очень дорого. Нужно вызывать печника, не обойтись. Кстати, люблю печников, это такие божественные люди, они такое дело делают! Все же печь – сердце дома. Просто любого человека к такой миссии не допустишь. Так вот, когда мы стали разбирать нашу печку, обратила внимание, что кирпичи какие-то странные. Говорю: папа и мама, а что с ними не так? А они говорят – так это церковные кирпичи.

Оказывается, развалился костел в Кубличах, и из этих руин люди брали себе кирпичи. Я не осуждаю таких действия, понимаю людей. После войны было такое время, нужно было строиться, жить.  А печь, как мы уже говорили, сердце дома. Получилось, что церковь послужила людям.  Сначала в духовном плане, а потом материально. И когда я разбирала свою печь, каждый слой, буквально мурашки по коже – это все целая история.

– Наверное, не на одну такую историческую петлю ты наткнулась в своем доме?

– Да, это случается постоянно. Как-то раз увидела, снимая старые отделочные слои, разбитые зеркала. Ага, думаю, вот и бабушкины колдунства. Таким образом, она, наверное, хотела отразить какие-то злые заговоры.

Когда разбираю что-то в доме, иногда даже руки трясутся. Трепет, волнение. Думаю, что вот опять что-то найду. Сейчас готовим дом к тому, чтобы сделать санузел, но при этом нужно сохранить его стиль, аутентику, стараемся делать все именно из того материала, который в нашем доме уже есть.

Заброшенные дома, одухотворенный быт и занавесочки с особым смыслом

– Не всем, как тебе, хватает знаний, насмотренности, понимания, что есть ценность в доме, а что можно убирать. Наверняка нас читают люди, которые тоже имеют дома от бабушки, но не могут оценить их, понять, что сохранить, во сколько это обойдется, с чего начать. На что стоит обратить внимание?

– Смотря какой человек за это берется и смотря какой дом он будет реставрировать. Кто-то может дом продать на дрова, а на его месте построит что-то из блоков, современное и прекрасное. Но кто-то поступит иначе: захочет прикоснуться к прошлому, исследовать историю этого дома, понять через эту работу не только прошлое, но и себя самого. Ведь подумайте, это же не просто какой-то дом. Это наше. Что-то очень наше, состоящее из нас: вот наш лес, вот труд наших людей, твоей семьи. Я вот даже не понимаю обратного – а как это можно не сохранять? Если вам что-то не нужно, не спешите сжигать. Может даже пальто какое-то вам ни к чему, попробуйте сдать в музей, дайте клич. Да просто на магазине объявление напишите, что отдаете даром. Есть в Интернете группы реставраторов, можно обратиться к ним.

– Тема заброшенных домов для многих очень больная. Ими не занялись наследники, или они долго продаются, ветшают. А внутри как раз может быть целая история, воплощенная в предметах быта. И она вся в пыли, в ненадобности умирает. Как быть?

– Да, для меня это тоже очень больная тема. Жаль эти дома, тем более, со временем они могут подлежать сносу. Но я бы посоветовала людям, которые имеют желание и возможность купить старый дом в деревне, напрямую обращаться в сельсоветы. Вам помогут наверняка, это и в их интересах. Если это возможно, вас проведут в дом, откроют его, покажут, расскажут о том, как действительно его приобрести, кто здесь жил, что здесь было раньше.

Иногда хозяин и покупатель не сходится в цене, а дом уже умирает. И становится пристанищем для сомнительных компаний. Сложно смотреть на это…

Хочется сказать, ну забери ты ценные вещи, сфотографируй дом, помести фото в рамочку, будет память. Но продай людям, которые готовы снова вдохнуть его в жизнь. Не дай загубить своими руками то, что тебе дорого.

– Процесс реставрации дома может быть конечным?

– О нет, это как с ремонтом – это не заканчивается никогда. Дом ведь живой, буквально. Он меняется все время, он же стоит на земле. Летом какая-то часть дома поднимается, какая-то опускается. Самое интересное, что при строительстве дома все это учитывалось. В течение года дом может «гулять» до 15 см. Потому, даже когда реставрируешь тот самый пол, понимаешь, что сейчас стоят стык в стык эти доски, а потом могут разойтись. А могут, наоборот, сойтись и лопнуть. Потому тебе надо придумать, как это сделать грамотно.

– Могла ли ты подумать, что придется учитывать такие вещи?

– Изначально хотелось просто обновить. А потом уже начинаешь думать, а как это правильно сделать. Но для меня в таких вещах главное – потерять страх. Нужно быть решительным. Например, думаешь, какими должны быть стены? Я беру разрешение у родителей на свои замыслы, и жду, пока все уедут. Я захотела, чтобы стены были срубом. А там оставалась обрешетка старая и побелка, которая въелась в стены. Оставались такие кресты. Нужно было их убрать. Как? Надо шлифовать. А я же особо ничего такого не умела делать, но страх отбросила и пошла. Одно сделал, вырисовывается картинка, уже видишь, что можно делать дальше.  Видишь, например, по ходу, ага, тут жучок. Все бросаешь, едешь в город покупать какую-нибудь специальную штуку против жучка. Параллельно встречаешь керамические изоляторы от старых проводок. Думаешь, надо их сохранить, они точно мне пригодятся. И ничего не потерять при этом нужно!

Все, что я находила, складывала в отдельные коробочки, классифицировала.  Потом переходишь к потолку, там отдельная головоломка: думаешь, что там было на этом потолке? Почему у меня жир не закрашивается краской? Выясняется, что туда шла копоть от печки, и она никуда не денется, только если поменять потолок. А поменять его не получается. Тогда что мы делаем? Одухотворяем этот момент, придаем ему какую-то ценность – так и надо, это память.

Или вижу крюк в потолке. Что это за крюк, убирать или оставлять? Выясняю, что это специальный крюк: когда бабушка была с детьми уже, вести хозяйство ведь все равно нужно. И вот около печки вешали колыбель, и здесь она качала папу. Ну как его можно убрать?

– И так нужно думать почти про каждый элемент дома?

– Да, вот двери менять. На что? Как? В материале, в предмете нужно чувствовать жизнь. В пластике, если честно, я его особо не чувствую. В камне, в дереве, в металле, в керамике – да. Уговаривают родителей попробовать сохранить старые двери. Беру шлифку, стараюсь делать все сама. Даже если вытаскиваю при этом уже не функциональный гвоздь, я его не выбрасываю. Сохраняю. Ну как я могу выбросить гвоздь, который ковал мой дед почти 100 лет назад? Тем более, в будущем, когда закончатся черновые работы, я смогу пустить его в творчество, сделать домашним артефактом.

– Ты во всем советуешься с семьей?

– Конечно. С мамой мы подбираем цвета мебели, думаем, прикидываем. С сестрой подбираем вышивки, занимаемся украшательством. Когда, например, были готовы окна, оставалось их декорировать, я подумала: ну что, разве я пойду в «Дом торговли» тюль покупать? Бабушка у меня вязала, ну что я хуже, чем бабушка? Карунки плести не умею, но ютуб на это есть. Включила, купила нитки, путем проб и ошибок делаю. При этом пытаюсь во все вложить какой-то смысл.

– Чтобы в красоте была идея?

– Вымеряю окно, чтобы понять, какой квадрат у меня будет в этих карунках (речь идет о филейном вязании). Вот, к примеру, популярный узор называется «Рождественская звезда».  Нужно сделать уголки к нему. А сколько делать? Все должно иметь смысл. Ну вот, есть у нас 12 месяцев, есть 12 апостолов. Все вымеряю, делаю, завершаю. Да, посторонний человек зайдет, возможно, он этого не увидит, но я-то знаю, что это ценность.

– У тебя такой щепетильный подход, такой душевный. Как будто ты все время разговариваешь с предками через такие трепетные решения. Чужеродного в твоем доме не появится?

– Не появится. Даже если в него вношу что-то современное, оно все равно подбирается под стилистику. Многие мои друзья и знакомые что-то отдают. Вот девочка написала: а ты не возьмешь люстру? Возьму. А она говорит, что это люстра ее детства. Тем более мне хочется взять. Она просто хочет, чтобы это все продолжило жить. И я хочу того же – чтобы это все продолжало жить. Вот буквально недавно я выкладывала в соцсетях, как я восстанавливаю дверь. Счищаю краску, даже фен специальный себе купила.

– То есть пока все девочки мечтают о «дайсонах», Александра покупает себе строительный фен?

– Да, получается так. И вот я вижу металл, покрытый краской, а мне хочется посмотреть, какой же он был изначально. Начинаю счищать, и понимаю, что без краски мне нравится больше. То есть многие реставрационные решения и замыслы появляются в процессе. У меня дома лежит все, что может пригодиться. Я как те мужчины из гаража, которые ничего не выбрасывают.

– А почему?

– Это сила энергетики, она есть у вещей. Кстати, ко мне самой иногда обращаются с просьбой о поиске. Расскажу пример. У моих родителей в прошлом году была жемчужная свадьба. И мама получила в подарок жемчужные серебряные сережки. Лето и осень она проходила в них. И тут дом нужно было закрывать на зиму, все прятали и убирали, поехали без меня. Мама звонит мне и с тревогой в голосе рассказывает, что потеряла сережку. Я понимаю, что они ценны для мамы, мне самой стало горько. Мама просила, чтобы я приехала и поискала. Но мы понимали, что это как иголка в стогу сена на 50 сотках земли. Я приехала, но помочь было невозможно.

– И что же было дальше?

– Мы сошлись на мысли, что утерянной сережкой мама откупила свою какую-то беду. Плата такая. И уже ничего плохо не случится, все будет хорошо. Наступает весна, начинается огородный сезон. И что-то мне нужно было пересадить – поле огромное, на нем росли тыквы, но мне вдруг на одной части не хватает земли. Я иду на другое поле и рандомно начинаю копать здесь. И вижу что-то белое в земле. Думаю, ничего себе, пауки ползают, у них уже детки в этих белых мешочках. Но стоп, март месяц, какие пауки, какие детки. Наклоняюсь пониже, а это сережка. Я на нее: ты что здесь делаешь?

– Мама обрадовалась?

– Конечно! Причем, обычно жемчуг, когда лежит в земле, имеет свойство корежиться. А тут нет, лежит чистенькая, прямо на ребре земли. Мама была в восторге.

– Наверно, это не единственная твоя удачная поисковая история?

– Расскажу еще одну. Звонит мне один знакомый мужчина, говорит, что переезжает в Питер, а здесь умерла его мать. И что я могу прийти посмотреть какие-нибудь вещи забрать. Я тогда работала в музыкальном колледже, и он попросил меня оценить пианино. Придя к нему домой, я увидела в квартире чемоданы. Так и сказала: у вас красивые чемоданы. А куда вы их денете? Он говорит: да выброшу. А я: выбрасывайте в меня. Он так и сделал, я счастливая и радостная смотрю на них. А на одном нет необходимого железного уголка. Расстроилась немного, а где поискать, чем заменить? Как это даже гуглить? И вот иду домой, там стихийная тропинка, даже ничем не уложена. Вижу – железка лежит на земле. Поднимаю, а это уголок от чемодана. Я такая: в смысле? Разве так бывает?

– Похоже на теорию поля.

– Наверное, стоит об этом подумать, и оно буквально материализуется.

– Как будто оно все притягивается к тебе. Интересные люди, истории, вещи…

– Да, у нас от деревни недалеко есть скифское кладбище. Туда даже археологи приезжали, папа с ними разговаривал. У нас вообще деревня интересная, она является географическим центром Европы. Когда-то там жили богатые люди, был спиртовой завод. О нем такие интересные истории ходят: говорят, что во время войны его разбомбили, и спирт пленкой пустился по Белому озеру. И некоторые местные пошли и буквально стали его пить. А это ведь концентрат! Естественно, закончилось все печально.  Каменные основания завода даже до сих пор торчат из земли, привлекают к себе внимание разных людей. И вся деревня в таких необычных локациях, местах. Все связано с прошлым, с названиями, понятными только своим.

Смысл жизни, три вещи в куфаре и что такое любовь

– Нужно ли искать смысл жизни?

– Нет, мне кажется, он сам по ходу жизни находит человека. А если не находит, такова его судьба.

– А что нужно, чтобы быть счастливым?

– Я даже не знаю в целом, что такое счастье. Для каждого оно свое. Счастье, когда близкие рядом. Когда тебя понимают. Когда ты в дороге. Это же мимолетное чувство, чувство ожидания. Есть такая история: девушка любила парня, ехала в автобусе, и была счастливой именно от ожидания и представления встречи. Думала, что вот мы сейчас встретимся, он такой красивый, я такая красивая, сейчас обнимемся и будет у нас любовь. И все это – его нежность, трепет, бескорыстие – она чувствовала, когда ехала в автобусе. Когда вышла из него, он сказал ей какое-то грубое слово, как-то не так посмотрел, и все это ее счастье разрушилось. Вот и я чувствую, что счастье именно в процессе ожидания чего-то.

– Кожны чалавек носіць сваё неба з сабою, гаварыў Уладзімір Караткевіч. Якое ты неба носіш?

– Это всегда небо моей деревни. Когда я говорю «небо», я представляю вид из окна дома моих предков. Закаты. Когда-то туманные, когда-то теплые, грозовые.

– Твой дом – это что?

–  Это я. Дом там, где ты. Я ношу свой дом с собой. Всю жизнь я куда-то переезжала, с 16 лет уехала из родительского дома в Фариново. Потом пошли общежития, колледж, Витебск, Новополоцк. И всегда, где бы я ни была, я понимала, что дом – это то, что я делаю своими руками. Руки вот у меня. Голова на месте. Создаю уют на раз-два. Даже друзья меня иногда зовут на помощь, на свои переделки, на свою переезды.

–  Какие три слова первыми приходят тебе на ум, когда мы говорим «спадчына»?

–  Земля. Люди. Память.

– А если бы тебе пришлось по наследству передавать куфар с ценными для тебя вещами. Что бы в нем лежало?

– Дело в том, что у меня есть куфар. Ему больше 100 лет, и там лежат рушники, которые ткала моя бабушка. Что еще туда бы поместила? Фотографию. Это тоже память. А если бы можно было положить в куфар что-то нематериальное, пускай бы это была любовь.

– А что такое любовь?

– Любовь – это забота, ощущение надежности и понимание, что ты не один. Любовь, это когда ты понимаешь, что если что-то случилось, не обязательно собирать волю в кулак и идти решать все это, воевать, а можешь этот свой путь с кем-то разделить. Любовь – это про поговорить и про помолчать. Когда это одинаково хорошо.

Читайте также: Как стать счастливым и чем глобальное потепление грозит Полоцку? Поговорили с учителем географии о суперсиле, изменениях климата и уникальной природе наших мест

Звук легкий, летящий, воздушный. Ксения Погорелая рассказала, чем уникален полоцкий орган и почему людям нужна музыка

Як выбраць свайго доктара і вярнуцца да жыцця пасля цяжкай траўмы? Натхняльная гутарка са стаматолагам Дзмітрыем Галімскім пра Полацк, спорт, шчасце і выклікі самому сабе